Хозяин тишины  - Влада Ольховская

Я надеялась, что он хоть немного смутится, а он вместо этого удивил меня еще больше.

— А я и не для вас стараюсь.

— Все равно, это моя жизнь, а вы в нее лезете!

— Возможно, у меня много недостатков. Но попытайтесь все же найти в себе силы встретиться с этим вашим родственником.

— Нет! Остановите машину, я выйду!

Я могла со многим смириться, особенно теперь, когда Гедеонов был мне, мягко скажем, небезразличен. Я научилась не замечать его высокомерие, не обижаться на его снобизм, потому что понимала, что все это в нем не от злобы — это, скорее, защитная реакция на то, что сделал с ним мир.

И все же существовала черта, которую не дозволялось пересекать даже ему. Я доверилась ему, рассказала о своем прошлом, предупредила, что это тайна, а не тема для досужих разговоров. А он что? Решил сделать из моего горя какое-то странное извращенное развлечение! Может, ради этого он и поволок меня в Москву, а вовсе не из-за желания видеть меня рядом? Это уже обидно!

Я была так зла на него, что готова была рискнуть всем: своей прекрасной жизнью в поместье, работой мечты, возможностью каждый день видеть его и говорить с ним. Я уволилась бы, если бы до этого дошло. Да, после того, как мой гнев миновал, я бы сто раз пожалела о таком решении — но не отменила бы его.

Потому что я чувствовала: Гедеонов все-таки уважает меня, и, если я позволю ему играть мной, как марионеткой, от этого уважения ничего не останется.

Да он и сам сообразил, что я настроена решительно. Гедеонов не стал давить на меня.

— Вы уверены в этом?

— Да!

— Хорошо, пусть будет по-вашему.

Я вышла из машины до того, как мы оказались на территории станции. Гедеонов же упрямо гнул свою линию и отказываться от визита к механику не стал. Ну-ну, пожалуйста! Пусть рассказывает про какой-то мифический шум в двигателе, который слышен ему одному!

Я вроде как победила, но настроение уже было на нуле. Мне предстояло ждать его непонятно сколько, и хорошо еще, что напротив СТО было небольшое, вполне уютное кафе. Конечно, в обеденное время там было людно, но я все-таки нашла себе маленький столик, как раз для одного, и посвятила ближайшие полчаса кофе, который мало походил на кофе, и мыслям о том, каким козлиной все-таки может быть Гедеонов.

За это время я почти успокоилась. Я решила, что не позволю этому досадному происшествию выбить меня из колеи, я все-таки смогу насладиться последними часами в Москве. Когда Гедеонов вернется, я буду общаться с ним так, будто ничего не случилось, пусть убедится, что не он один умеет держать себя в руках!

А потом я увидела Лешу, и все мои планы рухнули.

Леша был сыном моего брата — тем самым, из-за которого я отказалась от всего, тем самым, которого я хотела спасти. Он не изменился за это время, только подрос и заметно набрал вес. Пока еще он был смешным пухлым мальчишкой, который в будущем мог вырасти в очень толстого дядечку, если его родители не спросят у всемогущего интернета, что такое здоровая диета.

Впрочем, все это меня не касалось. Я любила племянника и скучала по нему. Я никогда не винила его за то, что со мной случилось. Ребенок не виноват в том, что творят его родители, особенно такой маленький. Знал ли он вообще, что произошло? Заметил ли, что я перестала появляться рядом? Помнит ли меня? Конечно, помнит, он же не младенец, чтобы меня забыть… А вдруг нет?

Он, похоже, возвращался из школы — на спине ранец, сам — в костюме и белой рубашке, уже изрядно потрепанных. Самый обычный мальчишка, довольный тем, что занятия на сегодня закончились…

И вот тут я не выдержала. Леша, наверно, был единственным в этой семейке, по кому я могла скучать. Я ведь его с рождения знала! За время жизни в поместье Гедеонова я оттаяла после предательств, но при этом смирилась с мыслью, что родственников у меня, можно считать, нет и никогда не будет.

А теперь я видела перед собой кусочек семьи, который не отломился окончательно, отражение того прошлого, которое не причиняло мне боли. Я должна была сохранить эту связь, чтобы Леша, уже выросший, потом вспомнил обо мне!

Я выбежала из кафе, окликнула его, и он, уже собиравшийся входить на территорию станции, обернулся. Он застыл, удивленно разглядывая меня, а я подбежала к нему, чуть запыхавшаяся и счастливая.

— Привет, малыш! Не узнал?

— Узнал, конечно.

Я ожидала, что сейчас он обнимет меня, как в детстве. Леша умел радоваться всему открыто и честно, так, как не сумеет ни один взрослый.

По крайней мере, раньше. Теперь он встречал меня иначе. Он подбоченился, презрительно поджал губы, наморщил нос — я знала все эти жесты! Так вела себя его мать, разговаривая со мной, причем всегда. Полнота придавала им сходства, и теперь мне казалось, что передо мной стоит уменьшенная копия Ксении.

Тревога вернулась в мою душу, затмив короткое счастье. Мне отчаянно не хотелось, чтобы эта уменьшенная копия говорила со мной. Это было новое для меня существо, не тот милый, ласковый Леша.

Но он молчать не собирался.

— Ты — тетя Ави, — заявил он. — Лохушка, которую развели на ровном месте.

— Что?..

— Лохушка! Мама говорит, такую тупую еще поискать. Мама говорит, на лохах надо ездить, чтоб они не расслаблялись. Мама говорит, папе должно быть стыдно за такую родню. И мне стыдно!

Даже если бы он не уточнял, кто его этому научил, я бы и так догадалась. Я узнавала его мать в этих словах, во взглядах, в позе — и в отношении ко мне.

Леша никогда бы не додумался до такого сам. Ни один ребенок не додумался бы, потому что в детях нет подлости — я всегда верила в это и буду верить. Подлость им прививают взрослые, этим и занялись его родители.

Одного разговора не хватило бы, чтобы он так хорошо все запомнил. Должно быть, в этом семействе меня раз за разом обсуждали, осуждали, поливали грязью. Первой скрипкой, я уверена, была Ксения. Но мой братец ее точно не останавливал и позволял ребенку такое слушать!

За что они со мной так? Просто чистая ненависть — а причина где? Я ведь никогда не сделала им ничего плохого! Или это такой механизм психологической защиты? Вроде как, вымарывая в грязи меня, они отмывали себя. Это не они обманули и обокрали меня. Это я позволила обмануть себя и обокрасть. Какая замечательная версия! Они — белые и пушистые, а я — дура, которой рано или поздно кто-нибудь да воспользовался бы, так почему бы не воспользоваться им? Хотя бы деньги, которые у меня, конечно же, рано или поздно украли бы, останутся в славном клане Милютиных!

Меня переполняли обида и горечь, на глазах уже кипели слезы возмущения — я всегда очень болезненно реагировала на несправедливость. Однако Леша не понял бы истинное значение этих слез, куда там семилетнему пацану разобраться в таких тонкостях? Он решит, что это очередной показатель моей слабости и никчемности.